Никуда отсюда не деться,
Время мчится, как лихой всадник,
Я тоскую о тебе, детство,
Как тоскует о тебе всякий.
Вот иду той же аллеей,
И сама с собою толкую —
Ни о чем я не сожалею,
Но тоскую, тоскую.
В. Долина
читать дальшеМне часто снится один и тот же сон... Мне снится, что я просыпаюсь в нашем старом щекинском доме от запаха топящейся печки и, не открывая глаза, еще какое-то время нежусь под теплым стеганым одеялом. Потом приподнимаю ресницы и вижу как из окна падает на пол, застеленный чистыми половиками, солнечный лучик, а в нем золотыми искорками танцуют пылинки. Встаю с кровати и босиком топаю к двери. В крохотную кухню. А там... там моя бабушка с улыбкой и теплым солнечным взглядом... Она печет подовики, это такие пирожки. Вон уже сколько их лежит на огромном блюде, сдобных и вкусных, а те, что еще не поставлены в печь — обваляны в муке и выложены на холщёвое полотенце...
Но в последние годы этот сон мне снится не целиком... Потому что даже во сне знаю — открыв глаза я не увижу ни солнечного лучика, ни бабушку, ничего. Потому что этого больше нет. И целый день после этого сна не находишь себе места, глаза на мокром месте, и сердце ноет в груди, и хочется сжать его в кулаке, а лучше вообще вырвать, окаянное.
Нет дома, в котором прошли самые счастливые дни моей жизни. Очень давно не стало бабушки, со смертью которой кончилось и моё детство. Нет больше деревни Щекино Тверской губернии. Осталась память и крупицы прошлого в виде каких-то вещей, старых фотографий и слайдов.
Я бережно храню старую треснувшую вербилковскую чашку с цветочками, керосиновую лампу, россыпь веретён, ладанку моего прадеда, с которой он прошел первую мировую...
Перед самым уходом с работы мне удалось раздобыть сканер со слайд-модулем и отсканировать старые слайды, на которых сохранилась моя деревня...
Я часто фотографировала её, уже после бабушкиного ухода, когда удавалось туда приехать на короткий летний месяц. Уже тогда накатывала волнами тоска от того, что мы, сами еще не понимая этого, теряем что-то очень важное. Уже тогда от деревни в 80 дворов оставалось не больше десятка домов, большая часть которых пустовала. Потом уехали в город к детям, или умерли последние старики... А потом... Незадолго до гибели деревни, лет десять назад, я побывала там. Говорят, что нельзя возвращаться в те места, где ты был очень-очень счастлив. Это правда. Когда издали я увидела деревню, сердце радостно забилось — соседские дома с расколоченными ставнями, буйные сады... Деревня казалась живой. Но подойдя ближе я поняла почему ставни расколочены — дома были разграблены. Издалека было не видно, что в окнах нет стекол, и они пустыми глазницами таращатся на зарастающую дорогу. Над деревней витал дух смерти и это отзывалось острой болью в душе.
Вместе с деревней умирали и бряды — огромные ивы в несколько обхватов. В летний полдень казалось, что они своими ветвями ловят облака, а после грозы над ними вставали радуги. Когда-то на них вили гнезда грачи и по утрам мы просыпались от их громких криков. Потом грачи перестали прилетать. Одно из деревьев во время грозы упало, а в разломе, на высоте двух метров над землей стала расти малина. Вот так и говорила всем — а у нас в деревне малина на деревьях растёт... В последний мой приезд остался всего один бряд. Деревня начала зарастать лесом. А на следующий год наш дом сожгли. Отчасти я была даже рада такому исходу — пусть уж лучше огонь, чем осознание того, что он гниёт и разваливается, разграбленный и поруганный.
Мой дом. Прадед начал строить его перед первой мировой. В этом доме все было сделано его руками — от мебели до инструментов. Прадед был плотником, столяром и кузнецом.
Вид из окна в дождь. Я любила сидеть и читать, свернувшись в комочек на широкой лавке.
Дома соседей
А эти дома потихоньку ветшали без хозяев, пока не обрушились.
Вид на деревню с горы
Два года назад мы подумывали с мужем начать с нуля именно там, где все знакомо, где исхожены все тропинки, где мои корни. Специально приехали в соседнее Ивашево. И поняли, что не останемся. Невозможно жить рядом с этой болью, пусть в соседней, но все-таки чужой деревне. Лучше вдали...
А память будет бережно хранить образы прошлого: горьковато-пряный запах весенней земли; тихие августовские вечера с длинными тенями деревьев на пыльной рыжей дороге; вяжущий вкус недозрелых яблок из соседского сада; стакан с пенящимся парным молоком; уютное тепло печки, на которой в валенке дозревают снятые помидоры; сонный покой дома во время затяжного дождя, когда сидишь на лавке, закутавшись в теплый свитер и смотришь в окно; пьянящее чувство свободы и счастья, когда ты мчишься верхом на лошади по лугам к речке, где будешь мыть ее огромной щеткой, а она станет радостно бить копытом по воде и жевать твою футболку; сладкую истому жаркого полдня с громким хором кузнечиков... А потом и эта память умрет, вместе со мной.
ПИСЬМО МАТЕРИ
Я пишу тебе, сыночек,
из деревни нашей тихой.
Все у нас пока в порядке.
У соседки Насти лихо.
Муж ее не пил, не дрался,
не гневил отца и Бога...
Почернел, покрылся корью,
не отходит от порога.
И Наталья ожидает
с мужем верную разлуку,
а у шурина и деда
выпадает сердце в руку,
Новорожденный у Верки
вытек жизнью на пеленку,
Запасаем нынче сено
трехголовому теленку.
А в лесу растет малина
с кулачок младенца Кости,
что сестра на той неделе
поселила на погосте.
Вся трава теперь по пояс,
а вороны, как индюшки...
Устаю и еле-еле
добираюсь до подушки.
Как-то жить неинтересно,
есть не хочется и вялость.
В общем, все поуходили.
Я тебе сказать боялась.
Вышел тесть у брата Коли,
вышел сам братишка Коля,
истекая белой кровью,
проросла золовка в поле.
Так что вымерла деревня,
даже сторож дядя Саша,
даже я, сыночек милый,
даже я — твоя мамаша.
Эти строки написала
агроном колхоза Света,
но конечно, если честно,
и меня на свете нету.
А писал письмо, сыночек,
секретарь райкома Кумин.
Но отмечено в райзагсе:
я пятнадцатого умер.
То есть, видишь ли, Андрюша,
так трагически и быстро
все случилось, что надеюсь,
уловил ты стиль министра.
Выражаю состраданье,
соболезнованье то есть,
и на этом я кончаю
нашу горестную повесть.
Я, конечно, тоже умер.
И моя жена, и дети...
А в конце стояла подпись,
всем известная на свете.
Но письмо до адресата не дошло,
поскольку сам он,
почтальон, дороги, транспорт —
все легло в лучистый саван.
И стоят у Спасской башни
писем полные вагоны...
Одинокий Император
написал их миллионы.
1988
А. Дольский
А. Дольский